Олаф дотронулся до белоснежной руки. Прикосновение было совсем лёгким, и он не думал, что его спутница проснётся. Однако она открыла глаза. И, затопившая ее волна облегчения, была невероятно приятна юноше.
— Как вы себя чувствуете?
— Мне снились ужасные сны, но я рада, что проснулась, а вы рядом, — ответила она тихо.
Проводник помялся немного, не зная, как начать разговор, и не будет ли он преждевременным и особо травмирующим для состояния девушки. А потом показал белёсый кончик своего пальца:
— Я искал лекарство, вспомнил ваши слова, достал флакон и открыл крышку. Одной капли было достаточно, чтобы изменить цвет моей кожи.
Летта заволновалась. Отвернулась к стене, и юноша решил, что чем-то обидел собеседницу. Но его ощущения противоречили домыслам: она пахла только сомнением и печалью.
— Вы помните, в наследство мне достались еще записки моего отца? — произнесла неожиданно и глухо.
— Да, — кивнул он, будто девушка могла видеть.
— В кармане моего плаща есть несколько листов. Прочтите.
— Зачем?
Она не ответила. Он поднялся, снял с перекладины плащ и нащупал сложенные листы. Посмотрел на Летту неуверенно. Она вновь повернула лицо и кивнула.
Порывшись в кармане, Олаф достал искомое. Листы были желтоватыми, протертыми на сгибах и краях, испещренными мелким торопливым почерком. Местами чернила были размыты, но слова угадывались. Усевшись поудобнее на полу рядом с постелью своей спутницы, юноша начал читать. Это был отрывок дневниковых записей, или краткие воспоминания. У них не было конкретного адресата. Но писались они, несомненно, отцом Летты.
"На второй год нашего побега с Танатой, она сообщила мне радостную новость. Мы были счастливы, ожидая появления ребенка. Хотя временами на жену нападала меланхолия. В такие часы она могла сидеть, молча и неподвижно, не реагируя на мои расспросы и ласки.
Я понимал, что Танату беспокоит будущее нашего нерожденного малыша. Черные жрицы никогда не оставят нас в покое, для них нет срока давности преступления. А отказаться от Храма — это вообще деяние, достойное смертной кары.
В положенный срок у нас родилась дочь. Я был обуреваем отцовскими чувствами, и готов признать, что они придавали всему особенную окраску. Но все же более красивого ребенка я не видел. Наша девочка походила одновременно на Танату и мою мать, тоже в свое время считавшуюся довольно привлекательной женщиной.
Жена же, взяв дочку на руки, залилась слезами и плакала, подобно Жизнеродящей, дни и ночи напролет. Таната будто лишилась покоя. Не могла усидеть на одном месте больше суток. Мы переезжали с места на место, останавливались в бесконечных привалах, а порой и вообще ночевали под открытым небом. У нас не было друзей, а краткие наши знакомства включали в себя лишь моменты купли-продажи необходимых нам вещей и пары ничего не значащих фраз. Таната постоянно называла нас при встречных разными именами.
Я серьезно опасался за рассудок жены. А еще больше, что в такой нездоровой атмосфере росла наша малышка. Она уже начинала ходить и лепетать, а ее мать все не могла успокоиться. В краткие моменты просветления Таната учила Летту песням Храма и прочим премудростям. Мне было не понять этого, но я не вмешивался, моменты единения матери и дочери были краткими и редкими.
Это продолжалось до тех пор, пока жена не увидела на базарной площади города, в котором мы очутились, рабов, выставленных на продажу. Несчастные были неправдоподобно бледными и безликими. Казалось, что им не достало красок жизни, что солнце ни разу не касалось их кожи. Рабов выставил на продажу хозяин, уличивший свою супругу в измене, и решивший развестись и поделить нажитое добро.
Таната долго беседовала с обманутым мужем, что было совсем на нее не похоже. Потом вернулась ко мне и попросила несколько десятков сигментов. Это были почти последние наши деньги. Но я не стал требовать отчета, решив, что жена хочет выкупить какого-то раба или рабыню.
Однако Таната принесла лишь склянку, наполненную ароматной жидкостью. Я удивился, но редкое довольство супруги было мне дорого. Потом мы уехали из этого города. Я, признаться, почти забыл о странном приобретении. Жена не пользовалась им, а к запаху постепенно привыкаешь и перестаешь замечать.
Летта подросла и стала чудесной смышленой девочкой. Она не капризничала в наших бесконечных скитаниях и не доставляла беспокойства. Жена все чаще уединялась с ней, делилась какими-то секретами, и даже шутила.
Я подумал, что Таната совершенно пришла в себя. И предложил купить маленький домик в небольшом поселке, приглянувшемся нам отдаленностью от основных дорог Империи и Храма. В этих землях, признаться, жил довольно примитивный народ, мало чтивший Жизнеродящую и Мракнесущего, а уж про темных жриц вообще не имевший представления.
Как ни странно, Таната согласилась на мое предложение. Мы как раз скопили необходимую сумму и совершили покупку. Особенно счастлива была наша маленькая Летта. Она носилась по дому с громкими песнями и к вечеру просто падала от усталости. Перевозбуждение сказалось на малышке плохо — ночью она заболела. Лекарей в этих землях не было, и я полностью положился на знания моей жены, принявшейся лечить дочку какими-то отварами и настойками. На свет была извлечена забытая мною склянка. Оказалось, что приобретенная супругой жидкость — верное средство от детских недугов.
Болела Летта долго и тяжело. И самое страшное, я заметил необычные перемены в ее внешности: кожа приобрела белый оттенок, брови и ресницы обесцветились, а глаза стали мутного неопределённого цвета. В мою голову закралось подозрение, не подхватила ли дочь какой-то вирус от некогда продаваемых на площади рабов. Но ведь прошло уже очень много времени. А жена моя была абсолютно спокойной, и не выказывала опасений за жизнь Летты.